The noise dies. I walk on stage.
Leaning on the door’s frame,
from the far echo I try to gauge
what they’ll put against my name.
Night’s shadow is focused on me,
through a thousand opera-glasses.
Abba, Father, if it may be,
see that this cup passes.
I love your stubborn plan,
I’m content to play the scene.
But another play’s on hand:
for this once, let me be.
Yet the sequence of acts is set,
and the end of the road foreseen.
I’m alone: the Pharisees are met.
To live’s — not to cross a field.
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далёком отголоске,
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Aвва Oтче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идёт другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.