Grief inexpressible was in
The strings’ untiring twang and chatter.
Fresh oysters, waiting on a platter,
Smelled pungently of salt and brine.
He said: “I am your friend.” And as
He said it, touched my sleeve. How chary
Of warmth those fingers were, how very
Far was their touch from a caress.
So cats and birds are petted, eyed
So is a circus rider slender.
A smile, one gay and almost tender,
Beneath his sandy lashes hid.
Behind the screen of smoke, a burst
Of music came, the fiddles shivered:
Bless God and thank him for this tryst,
Your very first with your beloved.
Звенела музыка в саду
Таким невыразимым горем.
Свежо и остро пахли морем
На блюде устрицы во льду.
Он мне сказал: «Я верный друг!»
И моего коснулся платья.
Так не похожи на объятья
Прикосновенья этих рук.
Так гладят кошек или птиц,
Так на наездниц смотрят стройных...
Лишь смех в глазах его спокойных
Под легким золотом ресниц.
А скорбных скрипок голоса
Поют за стелющимся дымом:
«Благослови же небеса —
Ты в первый раз одна с любимым».