Nel mezzo del cammin di nostra vita.
I, I, I. What a ridiculous word!
Is that character there I?
Can mother really have loved such a person,
Yellow-grey, with greying hair,
And worldly-wise as a serpent?
Can the boy who at Ostankino each summer
Used to dance at country balls be I,
Who with every one of his replies,
Inspires in the younger poets
Loathing, malice and fear?
Can the lad who would throw into midnight arguments
All his youthful agility be I,
The same who has learned,
When faced with tragic discussions,
To be reticent and make jokes?
However, that is always how things are
Midway along life’s fateful journey:
You move from one worthless cause to another
Until you notice you have faltered into a wilderness
And can’t even find your own footprints.
So, there was no leaping panther
To chase me home to my Parisian garret.
And no Virgil stands by my shoulder –
There is only solitude, and inside the frame
The truth-telling glass.
Nel mezzo del cammin di nostra vita.
(На середине пути нашей жизни (итал.))
Я, я, я. Что за дикое слово!
Неужели вон тот — это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего как змея?
Разве мальчик, в Останкине летом
Танцевавший на дачный балах, —
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?
Разве тот, кто в полночные споры
Всю мальчишечью вкаладывал прыть, —
Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
Научился молчать и шутить?
Впрочем — так и всегда на средине
Рокового земного пути:
От ничтожной причины — к причине,
А глядишь — заплутался в пустыне,
И своих же следов не найти.
Да, меня не пантера прыжками
На парижский чердак загнала.
И Виргилия нет за плечами, —
Только есть Одиночество — в раме
Говорящего правду стекла.