Midway on our journey through life
“I, I, I”. What a weird word!
Is that man there really I?
Can it be that mother loved such a person,
Greyish-yellow, with hair turning grey,
And omniscient as a serpent?
Can it be that the boy who used to dance
At Ostankino in the summer —
Is I, who, by each of my answers,
Inspire loathing, anger and fear
In newly hatched poets?
Can it be that the same person
Who used to throw all his boyish vivacity —
Into midnight arguments — is I,
Who have learned to be silent
And to jest when faced with tragic conversations?
Yet it’s always like this midway
On the fatal journey through life;
[You go] from one trivial cause to another,
And behold, you have lost your way in the desert,
And cannot find your own tracks.
No panther leaping in pursuit
Has driven me into my Parisian garret
And there is no Virgil standing at my shoulder.
There is only loneliness — framed in the mirror
That speaks the truth.
Nel mezzo del cammin di nostra vita.
(На середине пути нашей жизни (итал.))
Я, я, я. Что за дикое слово!
Неужели вон тот — это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего как змея?
Разве мальчик, в Останкине летом
Танцевавший на дачный балах, —
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?
Разве тот, кто в полночные споры
Всю мальчишечью вкаладывал прыть, —
Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
Научился молчать и шутить?
Впрочем — так и всегда на средине
Рокового земного пути:
От ничтожной причины — к причине,
А глядишь — заплутался в пустыне,
И своих же следов не найти.
Да, меня не пантера прыжками
На парижский чердак загнала.
И Виргилия нет за плечами, —
Только есть Одиночество — в раме
Говорящего правду стекла.