Patriot I am, but in so strange a fashion
No reasons of the mind must rule this passion.
Russia’s blood-purchased glory.
The calm that best her haughty trust beseems.
Her dark and ancient day of hallowed story:
— ’Tis none of these that prompts my happier dreams.
I love her steppe, — I know not why it is, —
Better, the steppe and the cold silences;
Forests that wave illimitable and free;
And river-floods big-brimming like a sea.
And oh ! a sleigh that posts
Along a byway track, — and unaware
You meet a tardy beam that pricks the proof
Shadow of night, — the spirit of hearth and roof
Far out upon the air!
The trembling fire some wretched hovel boasts!
Give me the smoke of Stubblefields alight:
A caravan of nomad wains that winds
Across the enormous weald;
And on the hill, in the dun fallowfield,
A pair of stems, two birches glistening white!
I take such joy as many men know not,
To see a barn-door heaped, a straw-thatched cot,
A window and the carven shutter-blinds.
Some dewy holiday evening I’ll sit by
To watch them dance, long hours, nor tire — not I —
Of the trampling and the whistling: how it glads
The heart to hear their talk, these tipsy lads!
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит её рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни тёмной старины заветные преданья
Не шевеля́т во мне отрадного мечтанья.
Но я люблю — за что, не знаю сам —
Её степей холодное молчанье,
Её лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек её, подобные морям;
Просёлочным путём люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая но́чи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень;
Люблю дымо́к спалённой жни́вы,
В степи́ ночующий обоз
И на холме средь жёлтой нивы
Чету́ белеющих берёз.
С отрадой, многим незнакомой,
Я вижу полное гумно́,
Избу́, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до по́лночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.