I love my country, but with a strange love —
stronger than reason!..
Neither the fame that blood can buy,
nor the calm pride of confidence,
nor the time-honoured gifts of ignorant days
can stir my soul with dreams of happiness.
But what I love — for some strange reason —
is the cold silence of her plains,
the swaying branches of her endless forests,
her rivers as wide-spreading as the sea;
galloping in a cart on country tracks
and gazing slowly deep into the dark,
seeing on either side, longing for sleep,
the poor sad villages’ bright windows.
I love the smoke of burning stubble,
the lines of carts crossing the steppe,
and in bright meadows, on a hill,
a pair of birches gleaming white.
I feel a pleasure few can share
seeing the barns piled high with grain,
the hut beneath a roof of thatch
with fretted shutters on the windows;
and on a dewy feast-day evening
I’ll gaze till late into the night
at whistling dancers, stamping feet,
and hear the drunken peasants talk.
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит её рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни тёмной старины заветные преданья
Не шевеля́т во мне отрадного мечтанья.
Но я люблю — за что, не знаю сам —
Её степей холодное молчанье,
Её лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек её, подобные морям;
Просёлочным путём люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая но́чи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень;
Люблю дымо́к спалённой жни́вы,
В степи́ ночующий обоз
И на холме средь жёлтой нивы
Чету́ белеющих берёз.
С отрадой, многим незнакомой,
Я вижу полное гумно́,
Избу́, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до по́лночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.