I love my homeland, but in the strangest way;
My intellect could never conquer it.
The fame, earned with my blood and pain,
The peace, full of the proud fit,
The dark old age and its devoted tales
Won't stir in me the blithe inspiring gales.
But I do love, what for I do not know,
Its cold terrains' perpetuating quiet,
Its endless woodlands’ oscillation tired
The sea-like rivers' wild overflows.
Along the rural paths I favor taking rides,
And with a slow glance impaling morbid darks,
The trembling village lights discover on the side,
While thinking where this time for board I will park.
I like the smoke from garnered fields,
The sledges sleeping in the steppe,
The birches growing on the hill
That occupies the grassland gap.
With joy, that people fathom not,
I feel the rush of threshing scenes,
The covered with foliage huts,
The ornamented window screens.
And on the evening of the fete
I like to watch till the midnight
The dance with tapping and a chat
Of drunken fellows on the side.
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит её рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни тёмной старины заветные преданья
Не шевеля́т во мне отрадного мечтанья.
Но я люблю — за что, не знаю сам —
Её степей холодное молчанье,
Её лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек её, подобные морям;
Просёлочным путём люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая но́чи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень;
Люблю дымо́к спалённой жни́вы,
В степи́ ночующий обоз
И на холме средь жёлтой нивы
Чету́ белеющих берёз.
С отрадой, многим незнакомой,
Я вижу полное гумно́,
Избу́, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до по́лночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.