Love! Love! Even in convulsions, in my grave
I'll be watchful — charmed — confused — torn.
O my dear! Not in a deadly snowdrift,
Not in the clouds will we part without forgiving.
And not on my pair of beautiful wings
Is my heart willing, to carry your weight.
The swaddled, eyeless and voiceless
I will not multiply their miserable fortunes.
No, I'll free my hands, snd then my strong body
With a single sweep of your sheets,
Death, with a single blow! — For a thousand miles
The snow will melt and the forest of bedrooms burn.
And even if — restraining my shoulder, wing, knee,
Gritting my teeth — I'll let you take me to the graveyard,
I'll be laughing over the ashes,
And rise again as a poem or a bunch of roses!
Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе
Насторожусь — прельщусь — смущусь — рванусь.
О милая! Ни в гробовом сугробе,
Ни в облачном с тобою не прощусь.
И не на то мне пара крыл прекрасных
Дана, чтоб на сердце держать пуды.
Спеленутых, безглазых и безгласных
Я не умножу жалкой слободы.
Нет, выпростаю руки, стан упругий
Единым взмахом из твоих пелен,
Смерть, выбью!— Верст на тысячу в округе
Растоплены снега — и лес спален.
И если все ж — плеча, крыла, колена
Сжав — на погост дала себя увесть, —
То лишь затем, чтобы, смеясь над тленом,
Стихом восстать — иль розаном расцвесть!