We’re mired by thirst for sacred things –
Through gloomy desert did I wander,
And then the seraph with six wings
To me appeared at crossroads yonder.
I felt his dainty fingers’ graze,
As in a dream, my pupils’ haze:
Now opened prophet’s eyes enlightened
Like those of eagle when he’s frightened.
He touched my earlobes after this –
My ears were filled with noise and hiss:
I heeded then the heavens’ shiver,
The lofty angels flying free,
Vile creature’s way beneath the sea,
The valley’s vineyards’ windblown quiver.
And then my feeble lips he scratched,
Away my sinful tongue he snatched –
My tongue, so wicked and so idle –
And in its place the snake’s forked tips
Inserted ’twixt my lifeless lips
With bloody hand, like bit and bridle.
He cut with sword my heaving breast,
Threw out my heart as it vibrated,
And then a burning coal he pressed
Into the space he’d thus created.
In desert like a corpse I lay,
God spoke with words I must obey:
“Arise, O prophet, pay attention,
Do all that I’ve commanded you,
O’er land and sea with seer’s contention
Afflict the hearts of people too.”
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами лёгкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он, —
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассёк мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнём,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею Моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».