There's one joy left to me: whistling
With two fingers in my mouth.
The tale that I like tavern-brawling
And swearing has got about.
How really comic the loss is!
In life many more we know.
I'm ashamed I believed in God once,
I regret not believing now.
How deep were the vistas, how golden!
All perish in life's grim night.
I swore and I raised hell, so as
To burn with а brighter light.
The poet's gift-soothing or harrying
Was on me by fate bestowed.
I wanted on earth to marry
А white rose to а black toad.
What matter if my fair intentions
Their fulfilment never saw?
If fiends in my heart have nested,
There were angels in it before.
For the sake of this murky merriment,
When for other shores I am bound
I would like at the very last moment
To beg those who'll gather round
That for all my sins and failings,
For distrusting blessings, may I
In а Russian blouse be laid out
Under the icons to die.
Мне осталась одна забава:
Пальцы в рот и веселый свист.
Прокатилась дурная слава,
Что похабник я и скандалист.
Ах! какая смешная потеря!
Много в жизни смешных потерь.
Стыдно мне, что я в Бога верил.
Горько мне, что не верю теперь.
Золотые, далекие дали!
Все сжигает житейская мреть.
И похабничал я и скандалил
Для того, чтобы ярче гореть.
Дар поэта — ласкать и карябать,
Роковая на нем печать.
Розу белую с черною жабой
Я хотел на земле повенчать.
Пусть не сладились, пусть не сбылись
Эти помыслы розовых дней.
Но коль черти в душе гнездились —
Значит, ангелы жили в ней.
Вот за это веселие мути,
Отправляясь с ней в край иной,
Я хочу при последней минуте
Попросить тех, кто будет со мной, —
Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.