Sister my life burst forth today
In torrents of spring rain, everywhere.
But people in jewels are highly squeamish
And bite politely, like hidden vipers.
The older people have their reasons for this;
And without doubt, your reason is confused:
That the lawn and those eyes are lilac in the storm
And the horizons smell of damp mignonettes;
So in May, riding in the compartment of a train,
You read the schedules of local railroads
And find them more impressive than Holy Scripture
Or coach seats black with dust and weather;
Or that the squealing of the brakes can rouse
The quiet peasants drunk with local wine.
They bolt from their mattresses: “Is this my station?”
While the setting sun is my sole consolation.
Third warning, and the bell swims past
With pure apology: “Sorry, not here.”
The window shade descends on the dying sunset
And the steppe falls away between the footboard and the stars.
åWinking and waking, someone still sleeps,
My believed still sleeps like a lovely mirage;
Meanwhile my heart, splashing along the platform,
Strews carriage doors over the steppe.
Сестра моя — жизнь и сегодня в разливе
Расшиблась весенним дождем обо всех,
Но люди в брелоках высоко брюзгливы
И вежливо жалят, как змеи в овсе.
У старших на это свои есть резоны.
Бесспорно, бесспорно смешон твой резон,
Что в грозу лиловы глаза и газоны
И пахнет сырой резедой горизонт.
Что в мае, когда поездов расписанье
Камышинской веткой читаешь в купе,
Оно грандиозней святого писанья
И черных от пыли и бурь канапе.
Что только нарвется, разлаявшись, тормоз
На мирных сельчан в захолустном вине,
С матрацев глядят, не моя ли платформа,
И солнце, садясь, соболезнует мне.
И в третий плеснув, уплывает звоночек
Сплошным извиненьем: жалею, не здесь.
Под шторку несет обгорающей ночью
И рушится степь со ступенек к звезде.
Мигая, моргая, но спят где-то сладко,
И фата-морганой любимая спит
Тем часом, как сердце, плеща по площадкам,
Вагонными дверцами сыплет в степи.