The visions of Pavlovsk abound,
Lifeless water and meadows that spread
Through its shady and languishing grounds,
Which I’m certain to never forget.
Past the cast-iron gates opened wide,
With a blissful shiver caressed,
One’s not living, — one raves in delight,
Or if living, then not like the rest.
Here, the bitter fresh wind blows sublime,
Through the desolate park in late fall,
And the black firs, glazed over with rime,
In the half-melted snow, stand tall.
And in burning delirium smoldered,
A dear voice, like a song, can be heard,
And sitting on Apollo’s cold shoulder
Is a small crimson-breasted bird.
Всё мне видится Павловск холмистый,
Круглый луг, неживая вода,
Самый томный и самый тенистый,
Ведь его не забыть никогда.
Как в ворота чугунные въедешь,
Тронет тело блаженная дрожь,
Не живешь, а ликуешь и бредишь
Иль совсем по-иному живешь.
Поздней осенью свежий и колкий
Бродит ветер, безлюдию рад.
В белом инее черные елки
На подтаявшем снеге стоят.
И исполненный жгучего бреда,
Милый голос, как песня, звучит,
И на медном плече Кифареда
Красногрудая птичка сидит.