He who compared himself to the eye of a horse,
He glances sideways, looks, sees, recognizes,
And instantly puddles shine
As melted diamonds, ice pines.
In lilac haze repose backwards,
Station platforms, logs, leaves, clouds.
The whistle of a steam engine, the crunch of watermelon rind.
In a fragrant kid glove, a timid hand.
He rings out, thunders, grates, he beats like the surf
And suddenly grows quiet — it means that he
Is cautiously advancing through the pines,
So as not to disturb the light sleep of space.
And it means that he is counting the grains
Prom the stripped stalks, it means that he
Has come back to a Daryal gravestone, cursed and black,
After some kind of funeral.
And once more, Moscow weariness burns the throat,
Far off, a deadly little bell is ringing...
Who lost his way two steps from the house,
Up to the waist in snow and no way out?
Because he compared smoke to the Laocotön,
And celebrated cemetery thistles,
Because he tilled the world with the new sound
Of his verse reverberating in new space —
He was rewarded with a kind of eternal childhood,
His generosity and keen-sightedness shone,
I he whole earth was his inheritance,
And he shared it with everyone.
Он, сам себя сравнивший с конским глазом,
Косится, смотрит, видит, узнает,
И вот уже расплавленным алмазом
Сияют лужи, изнывает лед.
В лиловой мгле покоятся задворки,
Платформы, бревна, листья, облака.
Свист паровоза, хруст арбузной корки,
В душистой лайке робкая рука.
Звенит, гремит, скрежещет, бьет прибоем
И вдруг притихнет — это значит, он
Пугливо пробирается по хвоям,
Чтоб не спугнуть пространства чуткий сон.
И это значит, он считает зерна
В пустых колосьях, это значит, он
К плите дарьяльской, проклятой и черной,
Опять пришел с каких-то похорон.
И снова жжет московская истома,
Звенит вдали смертельный бубенец...
Кто заблудился в двух шагах от дома,
Где снег по пояс и всему конец?
За то, что дым сравнил с Лаокооном,
Кладбищенский воспел чертополох,
За то, что мир наполнил новым звоном
В пространстве новом отраженных строф, —
Он награжден каким-то вечным детством,
Той щедростью и зоркостью светил,
И вся земля была его наследством,
А он ее со всеми разделил.