Never can I forget (but perhaps I’m mistaken):
How in sunset’s declining fire’s blaze
Bled the sky in its crimson demise as did waken
Night in yellowing lantern-lit glaze.
By the window I sat in the crowded rotunda.
Somewhere fiddles scraped loving’s refrain.
And an ebony rose I then sent in my wonder
In a glass of sky-golden champagne.
And you looked. And I bowed then, embarrassed yet boldly,
Held the stare of the one next to you.
Then abruptly you turned to your suppliant coldly,
Saying, “This one’s in love with me too.”
Then in answer the fiddles resumed with their playing,
With new passion bows scraped their demands…
But you shared with me youthful contemptuous gainsaying —
Imperceptibly trembled your hands.
Then you got up and hurried with a frightened bird’s dashes,
As you passed, you were light as my dreams…
With a waft of your perfume you fluttered your lashes,
Anxious-rustled the silk of your seams.
From the mirror you threw me a glance in your passing
And in doing so, shouted “Here, catch!”
And her jewellery a-clacking, a gypsy was dancing
Dusk-wards screeching about our love’s match.
Никогда не забуду (он был, или не был,
Этот вечер): пожаром зари
Сожжено и раздвинуто бледное небо,
И на жёлтой заре — фонари.
Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе чёрную розу в бокале
Золотого, как небо, аи.
Ты взглянула. Я встретил смущённо и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: «И этот влюблён».
И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
Исступлённо запели смычки…
Но была ты со мной всем презрением юным,
Чуть заметным дрожаньем руки…
Ты рванулась движеньем испуганной птицы,
Ты прошла, словно сон мой легка…
И вздохнули духи, задремали ресницы,
Зашептались тревожно шелка.
Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала
И, бросая, кричала: «Лови!..»
А монисто бренчало, цыганка плясала
И визжала заре о любви.