I shall not forget it (that evening either
Happened, or did not): the pallid sky
Was burned and sundered by the sunset’s
Fire, and against the yellow glow of street lamps.
I sat at the window in the overcrowded room.
Somewhere, the fiddlers sang of love.
I sent you a black rose in a goblet
Of champagne, golden as the sky.
You looked across. Confused with arrogance
I met your haughty glance, and bowed.
You turned to your escort, and said
With calculated sharpness, «He, too, is in love».
And instantly the strings burst out in answer;
The fiddles wildly sang, but you
Behaved with all the scorn of youth toward me,
A hardly perceptible trembling of the hands.
You darted like a frightened bird,
You passed us lightly as my dream.
Your scent breathed, and your eyelids fluttered.
Your silks were whispering in alarm.
But from the mirrors’ depths you glanced.
And in that glance cried, «Catch me!»
Your necklace clinked, a gyrsy danced,
And to the sunset glow screamed «love.»
Никогда не забуду (он был, или не был,
Этот вечер): пожаром зари
Сожжено и раздвинуто бледное небо,
И на жёлтой заре — фонари.
Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе чёрную розу в бокале
Золотого, как небо, аи.
Ты взглянула. Я встретил смущённо и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: «И этот влюблён».
И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
Исступлённо запели смычки…
Но была ты со мной всем презрением юным,
Чуть заметным дрожаньем руки…
Ты рванулась движеньем испуганной птицы,
Ты прошла, словно сон мой легка…
И вздохнули духи, задремали ресницы,
Зашептались тревожно шелка.
Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала
И, бросая, кричала: «Лови!..»
А монисто бренчало, цыганка плясала
И визжала заре о любви.