That evening organ’s arcing forest didn’t grumble —
The trees sang Schubert to us, their own cradle’s sound.
The windmill whispered, and in tempest’s stirring rumble
Was blue-eyed drunkenness of music’s laughter found.
The world of ancient song is coloured green and russet
But is for ever young and free,
There nightingale-filled lime trees’ heaving gusset
Is rocked about by king of forest’s crazy spree.
That song of night’s return, replete with dreadful power,
Is wild and savage, like a glass of blackened wine:
This Doppelgänger, with his empty glower
Peers through the chilly window, senseless and malign!
Du, Doppelgänger, du, bleicher Geselle!..
В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа.
Нам пели Шуберта — родная колыбель!
Шумела мельница, и в песнях урагана
Смеялся музыки голубоглазый хмель!
Старинной песни мир — коричневый, зеленый,
Но только вечно-молодой,
Где соловьиных лип рокочущие кроны
С безумной яростью качает царь лесной.
И сила страшная ночного возвращенья —
Та песня дикая, как черное вино:
Это двойник — пустое привиденье —
Бессмысленно глядит в холодное окно!
____
О, ‹мой› двойник, о, ‹мой› бледный собрат!.. ‹Г. Гейне› (нем.)