Olvidé la palabra que quería decir.
La golondrina ciega, en el aposento, regresará de la sombra
En alas recortadas a jugar con transparencias.
En el desvanecimiento se canta la canción nocturna.
No se oyen los pájaros. Ni florece la siempreviva.
Traslucen las crines de la caballada nocturna.
Sobre el seco río nada una barca vacía.
Entre los grillos la palabra desvaría.
Y lentamente crece, cual pabellón o templo.
De pronto finge ser Antígona demente,
O golondrina muerta, a los pies cae
Con la ternura estigia y con la verde rama.
Oh, si se pudiera volver al pudor de los dedos videntes
Y al júbilo sinuoso del reconocimiento.
Yo que tanto temo el llanto de las Aónides,
De la niebla, del hiato, y el sonido.
A los mortales se donó el poder de amar y de reconocer,
Por ellos el sonido en los dedos fluye,
Pero ya olvidé lo que quería decir,
La idea incorpórea al aposento de las sombras volverá.
La palabra transparente siempre desatina
Siempre golondrina, Antígona, amiguita…
Y en los labios arde como hielo negro
El estigio recuerdo del sonido.
Я слово позабыл, что я хотел сказать.
Слепая ласточка в чертог теней вернётся,
На крыльях срезанных, с прозрачными играть.
B беспамятстве ночная песнь поётся.
Не слышно птиц. Бессмертник не цветёт.
Прозрачны гривы табуна ночного.
B сухой реке пустой челнок плывёт.
Среди кузнечиков беспамятствует слово.
И медленно растёт, как бы шатёр иль храм,
То вдруг прикинется безумной Антигоной,
То мёртвой ласточкой бросается к ногам,
С стигийской нежностью и веткою зелёной.
О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд,
И выпуклую радость узнаванья.
Я так боюсь рыданья Аонид,
Тумана, звона и зиянья!
А смертным власть дана любить и узнавать,
Для них и звук в персты прольётся,
Но я забыл, что я хочу сказать,
И мысль бесплотная в чертог теней вернётся.
Bсё не о том прозрачная твердит,
Всё ласточка, подружка, Антигона...
И на губах, как чёрный лёд, горит
Стигийского воспоминанье звона.