Inside the mountain, the idol sits idly
in enormous, cautious, contented halls.
Necklaces drip down his neck like oil
to guard his dreams, their high and low tides.
An Indian rainbow his daily meal,
back then as a boy, the peacock his playmate,
he drank his milk out of rose-tinged clay,
and no one skimped on the cochineal.
His bundle of bones remains there, drowsy,
his shoulders, elbows and hands have assumed
the flesh. He smiles with that wisest of mouths,
thinks in bones and observes from his brow,
straining to remember his face, once human.
Внутри горы бездействует кумир
В покоях бережных, безбрежных и счастливых,
А с шеи каплет ожерелий жир,
Оберегая сна приливы и отливы.
Когда он мальчик был и с ним играл павлин,
Его индийской радугой кормили,
Давали молока из розоватых глин
И не жалели кошенили.
Кость усыпленная завязана узлом,
Очеловечены колени, руки, плечи,
Он улыбается своим тишайшим ртом,
Он мыслит костию и чувствует челом
И вспомнить силится свой облик человечий.