Tudom, oly édesen, szilárdan,
Ikonokon felismerem:
Csodás a nõi arc, akárcsak
A Teremtõ-ígérte menny.
Az orr, akár sudár fa törzse;
A szemöldök szelid ive
Úgy hajlik kétfelé fölötte,
Akár a pálma levele.
Alatta két szirén, a két szem,
Oly bûvös-édesen dalol,
Fenségesen szól, vall a lélek
Legféltettebb titkairól.
A nyílt homlok, akár derült ég,
S a fürtök göndör fellegek,
Melyeket a szeráf is gyöngéd,
Félénk kezekkel illetett.
És ugyanott, a fa tövén a
Száj, mint az édeni virág,
Amely miatt megszegte Éva
Az Istennek adott szavát.
Mindezt kegyes ecsetvonással
Rubljov festette énnekem,
És istenáldás lett ezáltal
Robottal terhes életem.
Я твердо, я так сладко знаю,
С искусством иноков знаком,
Что лик жены подобен раю,
Обетованному Творцом.
Нос — это древа ствол высокий;
Две тонкие дуги бровей
Над ним раскинулись, широки,
Изгибом пальмовых ветвей.
Два вещих сирина, два глаза,
Под ними сладостно поют,
Велеречивостью рассказа
Все тайны духа выдают.
Открытый лоб — как свод небесный,
И кудри — облака над ним;
Их, верно, с робостью прелестной
Касался нежный серафим.
И тут же, у подножья древа,
Уста — как некий райский цвет,
Из-за какого матерь Ева
Благой нарушила завет.
Все это кистью достохвальной
Андрей Рублев мне начертал,
И этой жизни труд печальный
Благословеньем Божьим стал.