The heavens have driven us completely mad:
Blinding us with either fire, or snow,
And, snarling, the stubborn winter
Has retreated beastly behind April.
Slipping into oblivion for an instant —
And again the helmet is thrust over the brows,
The streams, gone under the crusted snow,
Will leave their song unfinished, silent and still.
But the past is long forgotten,
The garden is noisy, the stone – white
And echoing, and the open window gapes
At how the grass has donned an alley.
Only the old barrel organ shivers,
In the dusky swoon of May,
Failing to grind the bitter grievances,
By pressing and turning the wilful shaft.
And while at it, this shaft shall never
Understand, that work is meaningless,
That the grievances of old years grow
On the prickly bumps due to the pain of turning.
But if the old shaft could understand
The fate it had to share with the barrel organ,
Would it cease to sing and turn
Because singing isn’t possible without suffering?..
Небо нас совсем свело с ума:
То огнём, то снегом нас слепило,
И, ощерясь, зверем отступила
За апрель упрямая зима.
Чуть на миг сомлеет в забытьи —
Уж опять на брови шлем надвинут,
И под наст ушедшие ручьи,
Не допев, умолкнут и застынут.
Но забыто прошлое давно,
Шумен сад, а камень бел и гулок,
И глядит раскрытое окно,
Как трава одела закоулок.
Лишь шарманку старую знобит,
И она в закатном мленьи мая
Всё никак не смелет злых обид,
Цепкий вал кружа и нажимая.
И никак, цепляясь, не поймёт
Этот вал, что ни к чему работа,
Что обида старости растёт
На шипах от муки поворота.
Но когда б и понял старый вал,
Что такая им с шарманкой участь,
Разве б петь, кружась, он перестал
Оттого, что петь нельзя, не мучась?..