Imprinted in my soul, I have the portrait of a fair lady.
Her eyes are fastened on the time of bygone days.
It's wonderful to be there: all have been excused already,
there are no strangers, nor there's any fear of years.
The highest choir glorifies her singing songs of praise with feeling,
and the musicians, dressed in black tail-coats look grand.
With every note — good heavens! — music can be healing...
And the conductor twists the baton in his hand.
I won't insult my fate by weeping, empty tears shedding,
but there is one thing that I think of now and then:
who are we, gentlemen, compared with that fair lady?
What is our life? Who are our ladies, dear gentlemen?
Perchance, just as before, I'm still in favour of my fair lady,
for that she's in Heaven's favour, as I know.
She writes me, certainly, but... all my postmen have grown old already
And all of my addresses changed long long ago.
В моей душе запечатлен портрет одной прекрасной дамы.
Ее глаза в иные дни обращены.
Там хорошо, там лишних нет, и страх не властен над годами,
и все давно уже друг другом прощены.
Еще покуда в честь нее высокий хор звучит хвалебно,
и музыканты все в парадных пиджаках.
Но с каждой нотой, боже мой, иная музыка целебна,
и дирижер ломает палочку в руках.
Не оскорблю своей судьбы слезой поспешной и напрасной,
но вот о чем я сокрушаюсь иногда:
ведь что мы сами, господа, в сравненьи с дамой той прекрасной,
и наша жизнь, и наши дамы, господа?
Она и нынче, может быть, ко мне, как прежде, благосклонна,
и к ней за это благосклонны небеса.
Она, конечно, пишет мне, но... постарели почтальоны,
и все давно переменились адреса.