I think I can call on words
that will last: you are there.
But if I can’t, no matter —
I’ll persist, I won’t care.
I hear the muttering of wet roofs,
pale eclogues from stones and kerb.
From the opening lines, that city,
is alive in each sound, each word.
You can’t leave town though it’s spring,
and your customers won’t wait.
Dawn glows, by lamplight sewing
with unbowed back, eyes wet.
Breathing the calm of far-off Ladoga,
stumbling towards the water.
There’s no relief from such trips.
The shallows smell mustier, darker.
The wind dances, it’s a walnut shell,
a glitter, the warm wind blows
branches and stars, lights, and views,
as the seamstress watches the flow.
Eyesight can be sharp, differently,
form be precise in varying ways,
but a solvent of acid power’s
out there under the white night’s blaze.
That’s how I see your face and look.
Not that pillar of salt, in mind,
in which five years ago you fixed
our fears of looking behind.
From your first verses where grains
of clear speech hardened, to the last,
your eye, the spark that shakes the wire,
makes all things quiver with the past.
Мне кажется, я подберу слова,
Похожие на вашу первозданность.
А ошибусь, — мне это трын-трава,
Я все равно с ошибкой не расстанусь.
Я слышу мокрых кровель говорок,
Торцовых плит заглохшие эклоги.
Какой-то город, явный с первых строк,
Растет и отдается в каждом слоге.
Кругом весна, но за город нельзя.
Еще строга заказчица скупая.
Глаза шитьем за лампою слезя,
Горит заря, спины не разгибая.
Вдыхая дали ладожскую гладь,
Спешит к воде, смиряя сил упадок.
С таких гулянок ничего не взять.
Каналы пахнут затхлостью укладок.
По ним ныряет, как пустой орех,
Горячий ветер и колышет веки
Ветвей, и звезд, и фонарей, и вех,
И с моста вдаль глядящей белошвейки.
Бывает глаз по-разному остер,
По-разному бывает образ точен.
Но самой страшной крепости раствор —
Ночная даль под взглядом белой ночи.
Таким я вижу облик ваш и взгляд.
Он мне внушен не тем столбом из соли,
Которым вы пять лет тому назад
Испуг оглядки к рифме прикололи,
Но, исходив от ваших первых книг,
Где крепли прозы пристальной крупицы,
Он и во всех, как искры проводник,
Событья былью заставляет биться.