Now the sun exhausts itself with burning,
Angry gorge is stupefied below.
Now the spring begins its fecund churning
Like the hefty milkmaid on the go.
Snow now shrivels, from anaemia sickens
Weakly in its twiggy veins’ green-blue.
In the cowshed, meanwhile, life’s smoke thickens
And the pitchfork’s teeth are glowing too.
Oh, these nights and days as lengthen latter!
When the drops in midday dribs begin,
From roof’s weakening icicles, and chatter
Of the sleepless brooks begins its din.
All’s flung open, cowshed and the stable.
Doves are pecking oats in snow’s melt’s glare
And, as such creative reek is able,
Smell of ordure scents the fresh spring air.
Солнце греет до седьмого пота,
И бушует, одурев, овраг.
Как у дюжей скотницы работа,
Дело у весны кипит в руках.
Чахнет снег и болен малокровьем
В веточках бессильно синих жил.
Но дымится жизнь в хлеву коровьем,
И здоровьем пышут зубья вил.
Эти ночи, эти дни и ночи!
Дробь капелей к середине дня,
Кровельных сосулек худосочье,
Ручейков бессонных болтовня!
Настежь всё, конюшня и коровник.
Голуби в снегу клюют овес,
И всего живитель и виновник —
Пахнет свежим воздухом навоз.