Sur la mer passent les voiles
et les platanes fuient la chaleur
de leur lente floraison
que l’automne effeuille.
Un kiosque blanc et muet dort
au milieu du parc solitaire
et les noms des femmes géorgiennes
exhalent l’odeur confuse de la vigne.
Ils se changent en un murmure
qui s’envole sur les flots,
nage comme un cygne noir
et penche étrangement le cou.
Lamara s’enfuit en riant
à travers les rochers du rivage...
ses talons se brisent, elle peint
ses lèvres dans le vin.
Médée trempe ses cheveux
entrelacés aux cascades du matin.
Égarées dans les sables
les gouttes d’eau s’enflamment.
Étouffant les lauriers-roses
pour composer une fleur unique
le nom d’Ariane s’envole
et s’efface dans le lointain.
Adossé sur les pilotis
un quai surplombe l’eau.
D’une fenêtre on crie: «Tsesanna»,
Une voix répond: «Natefla»!
Там в море паруса плутали,
и, непричастные жаре,
медлительно цвели платаны
и осыпались в ноябре.
И лавочка в старинном парке
бела вставала и нема,
и смутно виноградом пахли
грузинских женщин имена.
Они переходили в лепет,
который к морю выбегал
и выплывал, как черный лебедь,
и странно шею выгибал.
Смеялась женщина Ламара,
бежала по камням к воде,
и каблучки по ним ломала,
и губы красила в вине.
И мокли волосы Медеи,
вплетаясь утром в водопад,
и капли сохли, и мелели,
и загорались невпопад.
И, заглушая олеандры,
собравши все в одном цветке,
витало имя Ариадны
и растворялось вдалеке.
Едва опершийся на сваи,
там приникал к воде причал.
«Цисана!» — из окошка звали.
«Натэла!» — голос отвечал...