Ти всичко кратко, всичко тленно
погреба и спои с пръстта.
И като младенец, Равена,
спиш в дланите на вечността.
През римските врати днес робите
мозайка не пренасят пак.
В базиликите, с хлад прокобен,
позлатата догаря в мрак.
От сластен досег по е нежен
на гробниците свода свят,
где в зеленеещи ковчези
монаси и царици спят.
Без глас са тия пищни зали,
в хлад сенчест всеки праг е скрит,
та да не би, пробуден, Галла
с взор камъка да прогори.
След тежка бран и след обиди
мълчат кървящите следи,
та да не би с див глас Плакида
горчив напев да зареди…
Морето отшумя далече
и с рози валът се покри,
та Теодорих в гроба вече
от жизнен зной да не гори.
А натежалите градини,
къщя и хора като в сън
долавят тих глас на латини
в медта с едва пробуден звън.
И в миг, по-смътен от догадка,
в равенските девойки пак
скръб по морето безвъзвратно
ту блясне, ту потъне в мрак…
И само там, в полята, мощно
взрян в бъдещия век суров,
сам Данте с орлов поглед още
ми пее за живота нов.
Всё, что минутно, всё, что бренно,
Похоронила ты в веках.
Ты, как младенец, спишь, Равенна,
У сонной вечности в руках.
Рабы сквозь римские ворота
Уже не ввозят мозаи́к.
И догорает позолота
В стенах прохладных базилик.
От медленных лобзаний влаги
Нежнее грубый свод гробниц,
Где зеленеют саркофаги
Святых монахов и цариц.
Безмолвны гробовые залы,
Тенист и хладен их порог,
Чтоб черный взор блаженной Галлы,
Проснувшись, камня не прожег.
Военной брани и обиды
Забыт и стерт кровавый след,
Чтобы воскресший глас Плакиды
Не пел страстей протекших лет.
Далёко отступило море,
И розы оцепили вал,
Чтоб спящий в гробе Теодорих
О буре жизни не мечтал.
А виноградные пустыни,
Дома и люди — всё гроба.
Лишь медь торжественной латыни
Поет на плитах, как труба.
Лишь в пристальном и тихом взоре
Равеннских девушек, порой,
Печаль о невозвратном море
Проходит робкой чередой.
Лишь по ночам, склонясь к долинам,
Ведя векам грядущим счет,
Тень Данта с профилем орлиным
О Новой Жизни мне поет.