Not my mother, but a Tula peasant,
Eléna Kúzina, fed me her breast.
She warmed my swaddling-clothes above the stove,
and with her cross at night my dreams were blessed.
She knew no fairy tales and never sang:
but always kept as treats for me instead
inside her treasured white enamel tin
a peppermint horse or fruity gingerbread.
She never taught me how to say my prayers,
but gave up everything she had for me:
even her own bitter motherhood,
all that was dear to her, unconditionally.
Only the time I tumbled from the window, but
stood up alive (that day for ever mine!),
with half a kopek for the miracle
her candle graced Iberian Mary's shrine.
And you, Russia, "great resounding power":
taking her nipples for my lips to pull,
I suckled the excruciating right
to love you, and to curse at you as well.
My honest, joyful task of making psalms,
in which I serve each moment all day long,
your wonder-making genius teaches me,
and my profession is your magic tongue.
And I may stand before your feeble sons
priding myself at times that I can guard
this language, handed down from age to age,
with a more jealous love for every word…
The years fly by. The future has no use,
the past has burnt itself into my soul.
And yet the secret joy is still alive,
for me there is one refuge from it all:
where with the still imperishable love
even a maggot-eaten heart can keep,
beside the trampled coronation crowd
my nurse, Elena Kuzina, asleep.
Не матерью, но тульскою крестьянкой
Еленой Кузиной я выкормлен. Она
Свивальники мне грела над лежанкой,
Крестила на ночь от дурного сна.
Она не знала сказок и не пела,
Зато всегда хранила для меня
В заветном сундуке, обитом жестью белой,
То пряник вяземский, то мятного коня.
Она меня молитвам не учила,
Но отдала мне безраздельно всё:
И материнство горькое свое,
И просто всё, что дорого ей было.
Лишь раз, когда упал я из окна,
Но встал живой (как помню этот день я!),
Грошовую свечу за чудное спасенье
У Иверской поставила она.
И вот, Россия, «громкая держава»,
Ее сосцы губами теребя,
Я высосал мучительное право
Тебя любить и проклинать тебя.
В том честном подвиге, в том счастье песнопений,
Которому служу я каждый миг,
Учитель мой — твой чудотворный гений,
И поприще — волшебный твой язык.
И пред твоими слабыми сынами
Еще порой гордиться я могу,
Что сей язык, завещанный веками,
Любовней и ревнивей берегу…
Года бегут. Грядущего не надо,
Минувшее в душе пережжено,
Но тайная жива еще отрада,
Что есть и мне прибежище одно:
Там, где на сердце, съеденном червями,
Любовь ко мне нетленно затая,
Спит рядом с царскими, ходынскими гостями
Елена Кузина, кормилица моя.