The disquiet of vaporous moonshine,
The heartache of plains without end —
In youth these aroused that confusion
Where loathing with love would contend.
The dry willows lining the highway.
The waggon wheels’ long-drawn refrain...
For nothing on earth would I like now
To hear that sound ever again.
I care not for poor country hovels,
A hearth fire I cherish no more.
The blizzard of apple-tree blossom
I cannot amid dearth adore.
Not these sights now stir me, but others...
In the feverish light of the moon
The strength of my land, I discover.
Lies in things made of steel and of stone.
For long enough, soil-tilling Russia,
You followed the primitive plough!
The poplar and birch suffer anguish
At the poverty seen all around.
For myself, I don’t know my own future...
I’ve no place in the new life, I feel,
Yet still wish to see poor drab Russia
A prospering country of steel.
And, hearing the motors go barking
Through blizzard, hail, thunder and rain,
I’ve not the least wish now to hearken
To the song of cart axles again.
Неуютная жидкая лунность
И тоска бесконечных равнин, —
Вот что видел я в резвую юность,
Что, любя, проклинал не один.
По дорогам усохшие вербы
И тележная песня колес…
Ни за что не хотел я теперь бы,
Чтоб мне слушать ее привелось.
Равнодушен я стал к лачугам,
И очажный огонь мне не мил.
Даже яблонь весеннюю вьюгу
Я за бедность полей разлюбил.
Мне теперь по душе иное…
И в чахоточном свете луны
Через каменное и стальное
Вижу мощь я родной стороны.
Полевая Россия! Довольно
Волочиться сохой по полям!
Нищету твою видеть больно
И березам и тополям.
Я не знаю, что будет со мною…
Может, в новую жизнь не гожусь,
Но и все же хочу я стальною
Видеть бедную, нищую Русь.
И, внимая моторному лаю
В сонме вьюг, в сонме бурь и гроз,
Ни за что я теперь не желаю
Слушать песню тележных колес.