No, never have I felt so tired,
into this grey frost and mire
The skies of Ryazan came before me,
And my good-for-nothing life.
I have been loved by many women,
And more than one loved in return.
Was it for this the dark power
Schooled me in the ways of wine?
O endless nights of drunkenness!
And in debauch the old despair!
Was it for this the eyes devour
As a maggot devours a blue leaf?
Unfaithfulness no longer hurts,
The easy conquest brings no pleasure.
And the gold hay of that hair
Turns, slowly, into a grey flower.
Turns into ash and water,
When the autumn mud oozes black,
I do not regret you, bygone years,
I want to bring nothing back.
I’m so tired of this pointless pain;
A strange smile on my face
I love to bear, in a light frame,
The calm light and the dead man’s peace.
It isn’t even tedious now
To drag myself from bar to bar.
Just as in a concrete jacket
Man has padlocked Nature,
So, the wild fire dies within me, now,
Dictated by the self-same laws.
Yet still respectfully I bow
To those home fields I used to love.
And to that country where I grew
Beneath the maples, and played on the yellow grass
I send a greeting to the crows
And sparrows and night-sobbing owls.
Into the distances of Spring I call —
‘Into the trembling sky,
Dear birds, broadcast the news:
My scandalling is done.
And let the wind begin
Beneath the sun to tan the rye.’
Я усталым таким еще не был.
В эту серую морозь и слизь
Мне приснилось рязанское небо
И моя непутевая жизнь.
Много женщин меня любило,
Да и сам я любил не одну,
Не от этого ль темная сила
Приучила меня к вину.
Бесконечные пьяные ночи
И в разгуле тоска не впервь!
Не с того ли глаза мне точит,
Словно синие листья червь?
Не больна мне ничья измена,
И не радует легкость побед,—
Тех волос золотое сено
Превращается в серый цвет.
Превращаются в пепел и воды,
Когда цедит осенняя муть.
Мне не жаль вас, прошедшие годы,—
Ничего не хочу вернуть.
Я устал себя мучить без цели,
И с улыбкою странной лица
Полюбил я носить в легком теле
Тихий свет и покой мертвеца…
И теперь даже стало не тяжко
Ковылять из притона в притон,
Как в смирительную рубашку,
Мы природу берем в бетон.
И во мне, вот по тем же законам,
Умиряется бешеный пыл.
Но и все ж отношусь я с поклоном
К тем полям, что когда-то любил.
В те края, где я рос под кленом,
Где резвился на желтой траве,—
Шлю привет воробьям, и воронам,
И рыдающей в ночь сове.
Я кричу им в весенние дали:
«Птицы милые, в синюю дрожь
Передайте, что я отскандалил,—
Пусть хоть ветер теперь начинает
Под микитки дубасить рожь».