I cried and cavorted in the spring rain,
But the storm stopped.
You get dull to me, Sergei Esenin,
Lift your eyes up...
Beneath sky and trees it’s dull to hear
Your wings’ blind waves:
They can’t unfurl songs of past years
Or grandfather graves!
That distant time of yours is tied down,
Besieged by words.
Your dreams, it seems, don’t sing the wind
But weighty tomes.
Someone sits, spreads his shoulders out,
And cracks his joints.
Someone sees the red of your sunset,
But you — not.
It will excite Briusov and Blok,
Their group of friends.
But in the east the real day breaks
And the sky flames.
Your songs don’t turn faces to the land,
Nor make leaves shake...
Forever they pin against the door jamb
A mouth-red streak.
Forever reach for what’s distant and lonely,
For starry Pilate.
Eli, Eli, lama sabachthani,
Let the sun set.
Проплясал, проплакал дождь весенний,
Замерла гроза.
Скучно мне с тобой, Сергей Есенин,
Подымать глаза…
Скучно слушать под небесным древом
Взмах незримых крыл:
Не разбудишь ты своим напевом
Дедовских могил!
Привязало, осаднило слово
Даль твоих времён.
Не в ветрах, а, знать, в томах тяжёлых
Прозвенит твой сон.
Кто-то сядет, кто-то выгнет плечи,
Вытянет персты.
Близок твой кому-то красный вечер,
Да не нужен ты.
Всколыхнёт от Брюсова и Блока,
Встормошит других.
Но всё так же день взойдёт с востока,
Так же вспыхнет миг.
Не изменят лик земли напевы,
Не стряхнут листа…
Навсегда твои пригвождены ко древу
Красные уста.
Навсегда простёр глухие длани
Звёздный твой Пилат.
Или, Или, лама савахфани, —
Отпусти в закат.