The shrillness of the English language
and Oliver’s dejected look
have merged: I see the youngster languish
among a pile of office books.
Charles Dickens — ask him; he will tell you
what was in London long ago:
the City, Dombey, assets’ value,
the River Thames’s rusty flow.
‘Mid rain and tears and counted money,
Paul Dombey’s curly-haired son
cannot believe that clerks are funny
and laughs at neither joke nor pun.
The office chairs are sorry splinters;
each broken farthing put to use,
and numbers swarm in springs and winters,
like bees perniciously let loose.
Attorneys study every letter;
in smoke and stench they hone their stings,
and, from a noose, the luckless debtor —
a piece of bast — in silence swings.
His foes enjoy their lawful robbing,
lost are for him all earthly boons,
and lo! His only daughter, sobbing,
embraces checkered pantaloons.
Когда, пронзительнее свиста,
Я слышу английский язык —
Я вижу Оливера Твиста
Над кипами конторских книг.
У Чарльза Диккенса спросите,
Что было в Лондоне тогда:
Контора Домби в старом Сити
И Темзы желтая вода...
Дожди и слезы. Белокурый
И нежный мальчик — Домби-сын;
Веселых клэрков каламбуры
Не понимает он один.
В конторе сломанные стулья,
На шиллинги и пенсы счет;
Как пчелы, вылетев из улья,
Роятся цифры круглый год.
А грязных адвокатов жало
Работает в табачной мгле —
И вот, как старая мочала,
Банкрот болтается в петле.
На стороне врагов законы:
Ему ничем нельзя помочь!
И клетчатые панталоны,
Рыдая, обнимает дочь...