Dass der Freund von Wind und Wetter
Ihren Sandsteinsinn erhasche,
Ritzten flaschenweise Reiher
Sie ins Morgenrot der Flaschen.
Hunde wurden hoch erhoben
Einst im Schandstaat der Ägypter,
Leichen goldig überzogen;
Gizehzipfel ragen kryptisch.
Anders ist mein Blutsverwandter:
Tröstlich sang er seine Sünden.
Ich hör Zähneknirschen granteln,
Sorglos klagt dein Rechtsempfinden...
Testamentarisch hat er sich entknäuelt,
Willig verstreut seine Saumseligkeiten
Und wie Geschrei zum Abschied verschleudert
Eine Welt voller Schädelbeinweiten.
Gotik war's, doch ungebogen
Spuckte er auf Spinnenrechte —–
Rotzfrecher Zögling, diebischer Engel:
Franz Villon, der einzige, echte
Rüpel in den Himmelschören,
Wer bei ihm sitzt, darf sich rühmen:
Grabgesänge werden Lerchen,
Wenn die Zeiten brechen, führen...
Чтоб приятель и ветра и капель,
Сохранил их песчаник внутри,
Нацарапали множество цапель
И бутылок в бутылках зари.
Украшался отборной собачиной
Египтян государственный стыд,
Мертвецов наделял всякой всячиной
И торчит пустячком пирамид.
То и дело любимец мой кровный,
Утешительно-грешный певец, —
Еще слышен твой скрежет зубовный,
Беззаботного права истец …
Размотавший на два завещанья
Слабовольных имуществ клубок
И в прощанье отдав, в верещанье
Мир, который как череп, глубок;
Рядом с готикой жил, озоруючи,
И плевал на паучьи права
Наглый школьник и ангел ворущий,
Несравненный Виллон Франсуа.
Он разбойник небесного клира,
Рядом с ним не зазорно сидеть:
И пред самой кончиною мира
Будут жаворонки звенеть.