Wie eine Stiefmutter war mir Florenz,
Drum wollt ich in Ravenna ruhn,
Nicht als Verrat, Passant, benenn's,
Da selbst der Tod beklagt ihr Tun.
Über meiner Gruft, der weißen,
Gurrt süß ein Taubenvöglein scheu;
Bis heute träumt mir meine Heimat,
Bis heute bin ich ihr nur treu.
Die Laute bleibt, wenn sie zerschlagen,
Im Lager liegen, todeswund.
Warum küsst du, mein Leid, Toskana,
Noch immer den verwaisten Mund?
Doch's Täubchen löst vom Dach sich, fliehend,
Als hätte jemand es erschreckt,
Der böse Schatten eines Fliegers
Über der Stadt sich kreisend regt.
Schlag, Glöckner, deine Glocken nun!
Denk dran, die Welt kennt blutge Gischt!
Ich wollte in Ravenna ruhn,
Doch auch Ravenna half mir nicht.
Мне мачехой Флоренция была,
Я пожелал покоиться в Равенне.
Не говори, прохожий, о измене,
Пусть даже смерть клеймит ее дела.
Над белой усыпальницей моей
Воркует голубь, сладостная птица,
Но родина и до сих пор мне снится,
И до сих пор я верен только ей.
Разбитой лютни не берут в поход,
Она мертва среди родного стана.
Зачем же ты, печаль моя, Тоскана,
Целуешь мой осиротевший рот?
А голубь рвется с крыши и летит,
Как будто опасается кого-то,
И злая тень чужого самолета
Свои круги над городом чертит.
Так бей, звонарь, в свои колокола!
Не забывай, что мир в кровавой пене!
Я пожелал покоиться в Равенне,
Но и Равенна мне не помогла.