...Marat is dead...
Then all Paris came crowding to your window,
«You, artist, will put gilt upon our grief;
He lived with us, leave him with us forever.»
David outargued death — beyond belief.
One can t unsketch the greenish-blue soft crayon
With which his leaden face is lightly lined.
But the brush lives, it sings; You’ll give him back, Death!
You’ll take that one; you’ll leave this one behind.
The square’s shouting and trampling has subsided
Uncanny silence; who can bear this phase?
«What pay does such a wonder-worker want now?»
«I want to sleep. I’ve not slept for three days.»
Crushing his tiredness, thus he spoke.
But worried, Hushed commissars among themselves implore:
«Good for you, Citizen David, but tell us
What is the arm of his knifer there for?’
«Charlotte was an unreasonable child. I simply
Left out the traces of her which I might have shown.
But this brilliance of bone up to the elbow
Is so good, sprinkled by its thick, dark-cherry tone.»
…Марата нет…
Париж перетолпился у окна.
«Художник, ты позолотишь нам горе,
Он с нами жил, оставь его для нас» —
И смерть Давид надменно переспорил.
Зелено-синий мягкий карандаш
Уже с лица зеленого не стравишь,
Но кисть живет, но кисть поет: «Отдашь!
Того возьмешь, но этого оставишь!»
Но смолкнул крик и шепот площадей…
Триумф молчанья нестерпимо жуток.
«Какую плату хочешь, чародей?"
— «Я спать хочу, без сна я трое суток».
Он говорит, усталость раздавив,
Но комиссары шепчутся с заботой:
«Добро тебе, но гражданин Давид,
Зачем рука убийцы патриота?»
«Шарлотта — неразумное дитя,
И след ее с картины мною изгнан,
Но так хорош блеск кости до локтя,
Темно-вишневой густотой обрызган».