V dobách, keď Zem bola ešte nová
a Boh na ňu hľadel spoza hviezd,
slnko zastavila sila slova,
slovo dobýjalo hradby miest.
Aj orol sa prestal hrdo vznášať
a hviezdy i mesiac premkol strach,
keď jak žiara od ohňa sa
slovo mihotalo vo výškach.
Pre všedné dni ľudia mali číslo
s jarmom domáceho zvieraťa,
veď rozdiely, čo sú dané zmyslom,
múdre číslo hravo vyráta.
Patriarcha, ktorý zdvihol ruku
a dobro i zlo ňou pokoril,
zostal schválne nevšímavý k hluku
a do piesku prútom číslo ryl.
Ušlo nám, že žiaru glorioly
má len slovo v ťažkých údeloch,
a že — ako vravia apoštoli —
slovo, slovo — to je vlastne Boh.
Do hrobu sme slová odsunuli,
uzavreli sme ich do podstát,
ako zo včiel v opustenom úli
z mŕtvych slov sa teraz šíri smrad.
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.
А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому, что все оттенки смысла
Умное число передает.
Патриарх седой, себе под руку
Покоривший и добро и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число.
Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангельи от Иоанна
Сказано, что слово это Бог.
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества,
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.