My son seems to be finding seclusion hard to take.
But the beautiful can’t be born in noisy company, can it?
There, you can’t keep a hold on a little thought that suddenly appears:
into ears wide open only pointless speech asks lo enter.
Your daddy bas deliberately constructed his reliable cocoon.
consists of oaken doors and shuttered windows.
It consists of haughty locks and golden latches...
Uninvited persons look at them with reverence.
What is your daddy busy with in this smoke-filled cocoon?
Does he believe that his pen won’t betray him, his verse line won’t deceive?
Does he believe once again, as he has all his life, in the eternal chimeras of enchantment:
the downfall of malevolent Evil, the victory of Good, for example?
The noisy guests aren’t really cynics, they’re children of their habitat,
searching for inspiration and joy in these difficult years,
not noticing that once again the chips are flying in all directions,
they’re not scared of black Evil, neither do they want Good.
Everything’s fair. New sounds are obscurely being born there.
It’s a melody. Daddy’s ear too is bent to it.
But somehow his head hangs down, unsure,
the music’s nice, But incomprehensible words pour out.
Daddy pretends that nowadays he still controls the truth.
Could be he really isn’t tired of enchantment, or perhaps he’s being cunning,
saying that harmony and faith will be brought into one...
Only, nobody gives even a small price for it.
Everything’s fair. Let him cherish and tend his cocoon.
As for you, you can rejoice and make fun noisily in a bunch,
but be sad, at least, when you see fading to nothing
his gray, alien, old-fashioned, hunched silhouette.
Что-то сыночек мой уединением стал тяготиться.
Разве прекрасное в шумной компании может родиться?
Там и мыслишки, внезапно явившейся, не уберечь:
в уши разверстые только напрасная просится речь.
Папочка твой не случайно сработал надежный свой кокон.
Он состоит из дубовых дверей и зашторенных окон.
Он состоит из надменных замков и щеколд золотых...
Лица незваные с благоговением смотрят на них.
Чем же твой папочка в коконе этом прокуренном занят?
Верит ли в то, что перо не продаст, что строка не обманет?
Верит ли вновь, как всю жизнь, в обольщения вечных химер:
в гибель зловещего Зла и в победу Добра, например?
Шумные гости, не то чтобы циники — дети стихии,
ищут себе вдохновенья и радостей в годы лихие,
не замечая, как вновь во все стороны щепки летят,
черного Зла не боятся, да вот и Добра не хотят.
Все справедливо. Там новые звуки рождаются глухо.
Это мелодия. К ней и повернуто папочки ухо.
Но неуверенно как-то склоняется вниз голова:
музыка нравится, но непонятные льются слова.
Папочка делает вид, что и нынче он истиной правит.
То ли и впрямь не устал обольщаться, а то ли лукавит,
что, мол, гармония с верою будут в одно сведены...
Только никто не дает за нее даже малой цены.
Все справедливо. И пусть он лелеет и холит свой кокон.
Вы же ликуйте и иронизируйте шумно и скопом,
но погрустите хотя бы, увидев, как сходит на нет
серый, чужой, старомодный, сутулый его силуэт.