You have a right, turning out your pockets,
To say: rummage, grope, search.
To me clearer than finding cheese
In a daze, is the fact — morning in March.
Trees with fleecy peasant coats
Stand in the half-exposed soil.
Outside the close room, the weight
On the branches seems unbearable.
Dew shivers along the limbs
And streams down like spun wool.
Dew wobbles down the boughs
Like a hedgehog headed for the hay pile.
To me clearer than catching wisps,
Afloat from nowhere, of conversation,
Is the fact — a light haze enwraps
The entire courtyard in spring.
To me clearer than the form
My reason has strived to attain,
Is the fact that, swept up in a dream,
Is a poet, her face blotched from sun.
Starting in a semblance of light smoke,
Like a wreath around branches’ sleeves,
It rips through our cancerous epoch
Into another’s impenetrable impasse.
Out of the rupture our destinies break
To crush the babble of our times,
And what a child says is peat bog smoke:
Is an entire epoch up in flames.
Ты вправе, вывернув карман,
Сказать: ищите, ройтесь, шарьте.
Мне всё равно, чем сыр туман.
Любая быль — как утро в марте.
Деревья в мягких армяка́х
Стоят в грунту из гуммигу́та,
Хотя ветвям наверняка
Невмоготу среди закута.
Роса бросает ветки в дрожь,
Струясь, как шерсть на мерино́се.
Роса бежит, тряся, как ёж,
Сухой копной у переносья.
Мне всё равно, чей разговор
Ловлю, плывущий ниоткуда.
Любая быль — как вешний двор,
Когда он дымкою окутан.
Мне всё равно, какой фасон
Суждён при мне покрою платьев.
Любую быль сметут, как сон,
Поэта в ней законопатив.
Клубясь во много рукавов,
Он двинется, подобно дыму,
Из дыр эпохи роковой
В иной тупик непроходимый.
Он вырвется, курясь, из прорв
Судеб, расплющенных в лепёху,
И внуки скажут, как про торф:
Горит такого-то эпоха.