Into the Moscow homes with zest
Breaks spring, its force beyond compare.
House moths take off into the air
And crawl on hats for summer wear;
All fur coats go inside a chest.
The gillyflowers are in place
Round ceiling cabinets to bud
And bring out their peculiar grace;
Apartments breathe in open space
While attics smell of winter dust.
The street has got to be quite tight
With windowpanes, which look half blind.
And Sunset will rejoin White Night
Over the bridge to keep her trust.
And one can hear inside the halls
What’s going on beyond the walls,
How April incidentally talks
To droplets dripping in the street.
A thousand stories she recalls
Of how the human grief befalls.
Cooled twilight on the fences stalls
And drags the whole thing out indeed.
It’s fire and fear – the same array
At large or in the place of stay;
The air’s about to blow its top.
The willow twigs — the same display,
The same white buds that bulge halfway
On sills, at crossroads steps away,
Down streets and in the writer’s shop.
Then why the muck smells untoward
And distance weeps in fog and mist?
So hence my trade — it’s just the sort
That saves the yonder when it’s bored,
Lest Earth, beyond the city brought,
Felt sick at heart and sorely missed.
That’s why my friends are all aboard
When early signs of spring arrive.
Our nightly farewells aren’t short;
Our feasts are wills where we exhort
The jet of secret grief to spurt
and warm the bitter chill of life.
В московские особняки
Врывается весна нахрапом.
Выпархивает моль за шкапом
И ползает по летним шляпам,
И прячут шубы в сундуки.
По деревянным антресолям
Стоят цветочные горшки
С левкоем и желтофиолем,
И дышат комнаты привольем,
И пахнут пылью чердаки.
И улица запанибрата
С оконницей подслеповатой,
И белой ночи и закату
Не разминуться у реки.
И можно слышать в коридоре,
Что происходит на просторе,
О чем в случайном разговоре
С капелью говорит апрель.
Он знает тысячи историй
Про человеческое горе,
И по заборам стынут зори
И тянут эту канитель.
И та же смесь огня и жути
На воле и в жилом уюте,
И всюду воздух сам не свой.
И тех же верб сквозные прутья.
И тех же белых почек вздутья
И на окне, и на распутье,
На улице и в мастерской.
Зачем же плачет даль в тумане
И горько пахнет перегной?
На то ведь и мое призванье,
Чтоб не скучали расстоянья,
Чтобы за городскою гранью
Земле не тосковать одной.
Для этого весною ранней
Со мною сходятся друзья,
И наши вечера прощанья,
Пирушки наши завещанья,
Чтоб тайная струя страданья
Согрела холод бытия.