Hoy mi hermana la vida, desbordada, se lanza
contra todos en lluvia primaveral. La gente,
empero, con sus joyas, está hosca
y cortésmente hiere, como suele la víbora entre pajas.
Para ello los viejos ya tienen sus razones.
Pero, en verdad, ridícula es la tuya
de que, con la tormenta, sean lila los ojos y la hierba,
y huela el horizonte a húmeda reseda.
Apenas sus ladridos lanza el freno a los plácidos
campesinos, en un viñedo provinciano,
desde el asiento miro si a mi estación ya llego...
Y, poniéndose, el Sol se conduele conmigo.
Y por tercera vez la campanilla esparce
sus continuas excusas: «Aquí no es, lo siento».
Bajo la cortinilla es un tizón la noche;
y por gradas que llevan a una estrella, la espera se derrumba.
Parpadeando duermen, quién sabe dónde, pero dulcemente
y como una visión duerme la enamorada
cuando va el corazón mojado por los andenes
y la estepa salpican los vagones.
Сестра моя — жизнь и сегодня в разливе
Расшиблась весенним дождем обо всех,
Но люди в брелоках высоко брюзгливы
И вежливо жалят, как змеи в овсе.
У старших на это свои есть резоны.
Бесспорно, бесспорно смешон твой резон,
Что в грозу лиловы глаза и газоны
И пахнет сырой резедой горизонт.
Что в мае, когда поездов расписанье
Камышинской веткой читаешь в купе,
Оно грандиозней святого писанья
И черных от пыли и бурь канапе.
Что только нарвется, разлаявшись, тормоз
На мирных сельчан в захолустном вине,
С матрацев глядят, не моя ли платформа,
И солнце, садясь, соболезнует мне.
И в третий плеснув, уплывает звоночек
Сплошным извиненьем: жалею, не здесь.
Под шторку несет обгорающей ночью
И рушится степь со ступенек к звезде.
Мигая, моргая, но спят где-то сладко,
И фата-морганой любимая спит
Тем часом, как сердце, плеща по площадкам,
Вагонными дверцами сыплет в степи.