The twinkling stars in distant melancholies
Lit up the roadway curving through a wood.
The road meandered down the Mount of Olives;
The Kedron streamed untroubled at its foot.
At half its length the glade abruptly ended
And yielded to a sprawling Milky Way;
The gray and silver olive trees attempted
To tread on air while heading far away.
Down at the end lay someone’s plot and orchard.
He left disciples out and made a plea;
He said to them, “My soul is torn and tortured.
Stay here, my friends, and be awake with me.”
He spurned omnipotence and thaumaturgy
As goods on loan, without a bit of fuss;
He was not fighting anyone or urging,
And so became like mortals, one of us.
The night’s far edge was where the life had ended
In non-existence, by a deadly cliff.
The universe had all but been deserted;
The orchard was the only place to live.
And peering down those murky gaping gorges —
Sheer emptiness eternally displayed,
He sweated blood and, pleading that his fortunes
Were not this cup of death, to Father prayed.
His deathly languor by the prayer blunted,
He stepped outside the fence and sadly found
His good disciples, though they’d been instructed,
Asleep in awkward postures on the ground.
He woke them up. “The Lord in kindness blessed you
To live my days — and yet you’re in a swoon.
It’s time. It is the Son of Man’s last venue
Where he commits himself to sinners soon.”
He hardly finished speaking when a clueless
Cabal of thieves showed up — a lowlife mix,
With swords and torches, and in front was Judas,
A traitor’s kiss imprinted on his lips.
Brave Peter fought the gang who caused his ire
And cut a villain’s ear clean off to thwart
But heard, “Disputes cannot be solved by iron.
Now, mortal man, you put away your sword.
Would Father not have sent his flying legions
To reach down here and rescue me instead.
The foes would have dispersed — forget allegiance —
Not daring to harm a hair on my head.
The Book of Life is on its crucial pages.
They’re cherished more than sanctity by men.
What’s written there will carry through the ages;
So be it, and it’s happening. Amen.
Look, ages move much like an ancient story
And may, while on the move, be set ablaze.
Now in the name of all its frightful glory,
In self-caused pain I‘ll sink into the grave.
But from that grave there’s third-day resurrection,
And similar to river rafts in file,
The ages, like some barges in procession,
Will sail to me from darkness for a trial.
Мерцаньем звёзд далёких безразлично
Был поворот дороги озарён.
Дорога шла вокруг горы Масли́чной,
Внизу под нею протекал Кедро́н.
Лужайка обрывалась с половины.
За нею начинался Млечный путь.
Седые серебристые маслины
Пытались вдаль по воздуху шагнуть.
В конце был чей-то сад, наде́л земельный.
Учеников оставив за стеной,
Он им сказал: «Душа скорбит смертельно,
Побудьте здесь и бодрствуйте со мной».
Он отказался без противоборства,
Как от вещей, полученных взаймы,
От всемогущества и чудотворства,
И был теперь, как смертные, как мы.
Ночная даль теперь казалась краем
Уничтоженья и небытия.
Простор вселенной был необитаем,
И только сад был местом для житья.
И, глядя в эти чёрные провалы,
Пустые, без начала и конца,
Чтоб эта чаша смерти миновала,
В поту кровавом Он молил Отца.
Смягчив молитвой смертную истому,
Он вышел за ограду. На земле
Ученики, оси́ленные дремой,
Валялись в придорожном ковыле.
Он разбудил их: «Вас Господь сподобил
Жить в дни мои, вы ж разлеглись, как пласт.
Час Сына Человеческого про́бил.
Он в руки грешников себя предаст».
И лишь сказал, неведомо откуда
Толпа рабов и скопище бродяг,
Огни, мечи и впереди — Иуда
С предательским лобзаньем на устах.
Пётр дал мечом отпор головорезам
И ухо одному из них отсе́к.
Но слышит: «Спор нельзя решать железом,
Вложи свой меч на место, человек.
Неужто тьмы крылатых легионов
Отец не снарядил бы мне сюда?
И, волоска тогда на мне не тронув,
Враги рассеялись бы без следа.
Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.
Ты видишь, ход веков подобен притче
И может загореться на ходу.
Во имя страшного её величья
Я в добровольных муках в гроб сойду.
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты».