Janossa hengen, läähättäin
tiet’ erämaan ma hoipuin jylhän,
tienristeykseen päädyin, ylhän,
kuussiipisen seraafin näin.
Utuisin sormin, unen tavoin,
mua silmäteriin koski hän:
jo katse kaukaisiin oi’ avoin
kuin kotkaemon säikkyvän.
Mua korviin koski: äänten melun
ne kuuli mittaamattoman,
ne kuuli taivaan vavahtelun,
keruubein lennon korkean,
veen alla meriliskon uivan
ja nummivirven kasvun nuivan.
Mua suuhun koski, syntisen,
kavalan, turhasanaisen
repäisi kielen, tuskanhyisen
suun aseheksi viisaan, kyisen
asetti käärmeenpistimen,
veristä kättä käyttäen.
Löi miekall’ auki rinnan multa,
sydämen otti värjyvän,
ja kekäleen, mi hehkui tulta,
avattuun rintaan siirsi hän.
Ja ruumiin erämaahan jääneen
laill’ elvyn, herään herran ääneen:
«Profeetta, nouse, kuule, nää!
Mun tahdollani täyty, saata
sanalla, mennen merta, maata,
tult’ ihmismieliin elävää!»
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами лёгкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он, —
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассёк мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнём,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею Моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».