Tender-grey the day was, grey as sorrow, and
Pallid grew the evening, like a woman's hand.
In the house at evening they had hid their hearts,
Faint with tender sorrow, — grief that ne'er departs.
Hands were clasped together, eyes forebore to meet,
Unto glistening shoulders laughing lips retreat.
Garb that bares the shoulders, serpent-like array,
White as scaly raiment in the waning day.
O'er the table-cover brow to brow inclined;
O'er the glowing faces locks of hair were twined.
Beat of hearts grew swifter, glances sore oppressed,
In their thoughts the garden, sultry, deep, at rest.
Mutely they together, as in covenant, stirred;
Woman's white apparel on the steps was heard.
Mutely in the garden, tracelessly they fled,
Softly in the heavens, shame its flush outspread.
Then, perchance, a star fell, with a trail of red.
___
Note: It was found impossible to reproduce quite closely the fluctuating rhythm of the original.
День был нежно-серый, серый, как тоска.
Вечер стал матовый, как женская рука.
В комнатах вечерних прятали сердца,
Усталые от нежной тоски без конца.
Пожимали руки, избегали встреч,
Укрывали смехи белизною плеч.
Длинный вырез платья, платье, как змея,
В сумерках белее платья чешуя.
Над скатертью в столовой наклонились ниц,
Касаясь прическами пылающих лиц.
Стуки сердца чаще, напряженней взгляд,
В мыслях — он, глубокий, нежный, душный сад.
И молча, как по знаку, двинулись вниз.
На ступеньках шорох белых женских риз.
Молча потонули в саду без следа.
Небо тихо вспыхнуло заревом стыда.
Может быть, скатилась красная звезда.