No por mi madre, sino por una campesina de Tula
Yelena Kúzina, fui yo amamantado. Ella
Me calentaba la faja sobre la estufa rusa,
Me bencecía a la noche contra el mal dormir.
Cuentos ella no sabía y no contaba,
en cambio guardaba siempre para mí
en un baúl íntimo, revestido de hojalata blanca,
bien un melindre de Viazma, o un caballo de menta.
Ella rezos no me enseñaba,
Mas me entregó absolutamente todo:
Y su maternidad amarga,
Y sencillamente todo lo que en estima tenía.
Solo una vez, cuando me caí de la ventana
Mas me levanté vivo (¡como recuerdo ese día!)
Una vela de poco valor por mi salvación milagrosa
A la virgen de Iver puso.
Y he aquí, Rusia, “potencia sonora”
Tirando de sus pezones con los labios,
He logrado sacar el derecho penoso
De amarte y maldecirte.
En aquella honrada proeza, en ella la dicha de la poesía,
A la que sirvo yo en cada instante,
Mi maestro-tu genio milagroso,
Y la palestra literaria-tu lengua fabulosa.
Y ante tus ojos débiles
Aún a veces enorgullecerme puedo,
Que esta lengua, legada por siglos,
Con más amor y celos guardo…
Corren los años, el porvenir no es menester,
El pasado se requemó en el alma,
Pero más vivo aún está el consuelo
Que hay y es para mi un refugio:
Allí, donde en el corazón, por los gusanos comido,
Ocultando imperecedero el amor hacía mí,
Duerme al lado de los huéspedes regios y de Jodinka*
Yelena Kuzina, mi ama de cría
____
* en mayo de 1896 en el campo Jodínskoye (en Moscú) durante la celebración de la coronación de Nikolái II, por negligencia, ocurrió una estampida, donde perecieron cerca de 1400 personas.
Не матерью, но тульскою крестьянкой
Еленой Кузиной я выкормлен. Она
Свивальники мне грела над лежанкой,
Крестила на ночь от дурного сна.
Она не знала сказок и не пела,
Зато всегда хранила для меня
В заветном сундуке, обитом жестью белой,
То пряник вяземский, то мятного коня.
Она меня молитвам не учила,
Но отдала мне безраздельно всё:
И материнство горькое свое,
И просто всё, что дорого ей было.
Лишь раз, когда упал я из окна,
Но встал живой (как помню этот день я!),
Грошовую свечу за чудное спасенье
У Иверской поставила она.
И вот, Россия, «громкая держава»,
Ее сосцы губами теребя,
Я высосал мучительное право
Тебя любить и проклинать тебя.
В том честном подвиге, в том счастье песнопений,
Которому служу я каждый миг,
Учитель мой — твой чудотворный гений,
И поприще — волшебный твой язык.
И пред твоими слабыми сынами
Еще порой гордиться я могу,
Что сей язык, завещанный веками,
Любовней и ревнивей берегу…
Года бегут. Грядущего не надо,
Минувшее в душе пережжено,
Но тайная жива еще отрада,
Что есть и мне прибежище одно:
Там, где на сердце, съеденном червями,
Любовь ко мне нетленно затая,
Спит рядом с царскими, ходынскими гостями
Елена Кузина, кормилица моя.