Insoportable la ciudad, ha roto los cristales
En pedacitos luminosos, infernales.
Diablos fogosos, se elevan los automóviles,
Rompiéndose a gritos las bocinas al oído.
Ahí, debajo del cartel con arenques,
Un viejucho, buscando las gafas,
Se echó a llorar cuando en la tarde caída
Un tranvía a toda marcha le mostró sus pupilas.
Ardía la mena entre ventanas de rascacielos
Y el hierro de trenes amontonados,
Vociferó el aeroplano y se cayó ahí,
Dónde se derramaba el ojo del sol herido.
Y entonces, entre las sábanas arrugadas de lampiones,
La noche se amó, obscena y ebria,
Detrás del sol cojeaba por las calles
La luna marchita, nadie la necesita.
Адище города окна разбили
на крохотные, сосущие светами адки.
Рыжие дьяволы, вздымались автомобили,
над самым ухом взрывая гудки.
А там, под вывеской, где сельди из Керчи —
сбитый старикашка шарил очки
и заплакал, когда в вечереющем смерче
трамвай с разбега взметнул зрачки.
В дырах небоскребов, где горела руда
и железо поездов громоздило лаз —
крикнул аэроплан и упал туда,
где у раненого солнца вытекал глаз.
И тогда уже — скомкав фонарей одеяла —
ночь излюбилась, похабна и пьяна,
а за солнцами улиц где-то ковыляла
никому не нужная, дряблая луна.