L’âme parfois, tant le sort rude
Nous excite, bien qu’harassés,
A convoité la quiétude,
En de solitaires pensers.
Sachant que nuit à qui l’écoute
Un bonheur obtenu jamais,
Moi-même je vins sous ta voûte,
Antique cloître aux murs de paix.
L’univers alentour pullule
D’horreur, de joie et de beauté;
Du moins je garde en ma cellule
Mon rêve de sérénité.
Je coule en pieuses pratiques
De longs jours, monacalement;
Où les ans se font identiques
Sous les astres du firmament.
J’aime l’aube annonciatrice;
Les ornements sacerdotaux;
Le salut grave du novice;
La nuit propice aux longs travaux.
Quand tout est sombre en la nature,
Il m’est doux, lampe, à ta lueur,
De tracer en miniature
Le frêle contour d’une fleur.
Ou bien, sur le texte d’un livre
Indéfiniment révisé,
De songer à plus d’un cœur ivre
Que sa soif de gloire a brisé.
На поле жизненного боя,
Где Рок влечёт нас, как самум,
Душа возжаждала покоя,
Молитв и одиноких дум!
И вот презрев соблазн свободы
И мира призрачную ширь,
Сошёл я под глухие своды,
В твои затворы, монастырь!
Вне стен — и ужас и веселье,
Пиры любви и красоты.
Но здесь хранит ревниво келья
Всегда спокойные мечты.
Я жизни иноческой свято
Блюду определённый чин,
И дни, с восхода до заката, —
Как ряд медлительных годин.
Люблю я благовест рассвета,
Церковной службы череду,
Степенность братского привета,
Ночь, посвящённую труду.
Мне хорошо, под буйство бури,
При кротком блеске ночника,
На тщательной миниатюре
Чертить узоры лепестка;
Иль, не спеша слагая главы,
И им не ведая конца,
Припоминать о жажде славы,
В миру сжигающей сердца.