There's officer's straightness within my stature,
There's officer's honor within my ribs.
I go to all torments without being stubborn:
A soldier's patience there is!
As if we had corrected this step
Sometime with a butt and with steel...
Not in vain, not in vain the Cherkessian waist
And the tight buckle of belt.
My dear father! Open the gates of heaven
With a storm — when the dawn I feel!
As if deliberately for the hike bag
Of shoulder width.
All can — some insane cripple over the cradle
Has sung me a song... From this day
Something persisted, remained and is here:
I take the word - and take aim!
And thus does my heart over Russian Republic
Screech — you can feed, or no way! —
As if I myself had been officer also
In deadly October days.
Есть в стане моем — офицерская прямость,
Есть в ребрах моих — офицерская честь.
На всякую му́ку иду не упрямясь:
Терпенье солдатское есть!
Как будто когда-то прикладом и сталью
Мне выправили этот шаг.
Недаром, недаром черкесская талья
И тесный реме́нный кушак.
А зо́рю заслышу — Отец ты мой ро́дный! —
Хоть райские — штурмом — врата!
Как будто нарочно для сумки походной —
Раскинутых плеч широта.
Всё может — какой инвалид ошалелый
Над люлькой мне песенку спел…
И что-то от этого дня — уцелело:
Я слово беру — на прицел!
И так мое сердце над Рэ-сэ-фэ-сэром
Скрежещет — корми-не корми! —
Как будто сама я была офицером
В Октябрьские смертные дни.
____
(NB! Эти стихи в Москве назывались «про красного офицера», и я полтора года с неизменным громким успехом читала их на каждом выступлении по неизменному вызову курсантов).
«I cried and I even repented, / Let the sky thunder and groan! / My dark heart just couldn’t stand it / In your forsaken vacant home. / I know a pain that is unbearable, / The shame of returning stunned… / How frightening it is, how terrible, / To the unloved, to the quiet one. / ...»
«At the new moon, he walked out, / The friend I loved. I’ll be okay! / “Tightrope dancer,” He joked loud, / “How will you survive till May?” As to a brother, I replied then, / Without gripes or jealousy, / But four new cloaks just aren’t likely / To replace this loss for me. ...»
«There’s an owl sewn — don’t stir — / Onto the pillow near us, / O, gray Moorka, do not purr, / My grandfather will hear us. / Nanny, candles will not burn, / Mice are scratching, fearless, / Why was that owl ever sewn? / I’m scared of his appearance. »
«Farewell, farewell, great unwashed Russia, / All lords and slaves who are our nation, / And you, blue-uniformed oppression, / And you, conformant population. Behind the Caucasus’ tall wall I’ll / Hide from your sultan’s officers, / From their all-seeing eagle eyes / And sensitive...»