I wrote on paled leaves of the fan
And on the board of slate
And on the river and sea sand,
On glass with a ring and on ice with skates —
And on the trunks, a hundred winters old,
And in the end — that everyone would know
That you are loved! Loved! Loved! Loved! —
I signed with a celestial rainbow.
How yet I wanted this, that each would bloom
For centuries with me! Under my fingers!
And how thereafter I crossed out the name
My forehead on the table yonder leaning.
But you, within the arm of sellout scribe
Pressed down! You, why you sting my soul?
Not sold by me! Inside the ring!
You — in the tablets will stay whole.
С. Э.
Писала я на аспидной доске,
И на листочках вееров поблёклых,
И на речном, и на морском песке,
Коньками по льду и кольцом на стёклах, —
И на стволах, которым сотни зим,
И, наконец — чтоб было всем известно! —
Что ты любим! любим! любим! -— любим! —
Расписывалась — радугой небесной.
Как я хотела, чтобы каждый цвёл
В веках со мной! под пальцами моими!
И как потом, склонивши лоб на стол,
Крест-накрест перечёркивала — имя...
Но ты, в руке продажного писца
Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!
Непроданное мной! внутри кольца!
Ты — уцелеешь на скрижалях.