I
C'è odore di bruciato. Da quattro settimane
la torba secca arde nelle paludi.
Oggi nemmeno gli uccelli hanno cantato
e il pioppo ha smesso di vibrare.
Il sole è diventato un castigo divino
e da Pasqua non piove sui campi riarsi.
Un passante storpio è arrivato sulla via
e solitario urlava: — "Tempi funesti sono annunciati.
Presto staremo stretti per le nuove tombe.
Verrà l'adulatore, il vile, la moria,
l'oscuramento degli astri celesti.
Solo la nostra terra non dividerà
per proprio interesse il bandito:
la Vergine stenderà sui grandi affanni
un bianco mantello".
II
Il dolce odore del ginepro
vola dai boschi in fiamme.
Sui bambini gemono le mogli dei soldati,
nel villaggio risuona il pianto delle vedove.
Non per niente han cantato i Tedeum:
la terra aveva nostalgia di pioggia!
I campi devastati sono stati irrorati
da un tiepido rosso liquore.
Il cielo è basso, basso e vuoto
e sommessa è la voce che prega:
— "Feriscono il tuo santissimo corpo,
tirano a sorte le tue vesti".
I
Пахнет гарью. Четыре недели
Торф сухой по болотам горит.
Даже птицы сегодня не пели,
И осина уже не дрожит.
Стало солнце немилостью Божьей,
Дождик с Пасхи полей не кропил.
Приходил одноногий прохожий
И один на дворе говорил:
«Сроки страшные близятся. Скоро
Станет тесно от свежих могил.
Ждите глада, и труса, и мора,
И затменья небесных светил.
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат».
II
Можжевельника запах сладкий
От горящих лесов летит.
Над ребятами стонут солдатки,
Вдовий плач по деревне звенит.
Не напрасно молебны служились,
О дожде тосковала земля:
Красной влагой тепло окропились
Затоптанные поля.
Низко, низко небо пустое,
И голос молящего тих:
«Ранят тело твое пресвятое,
Мечут жребий о ризах твоих».