To N. N. Russov
He ran. Bid farewell to the guards,
The earth purpled in the forest.
He skulked above the eternal calm,
Slaking ruthless vengeance.
He skulked, lifeless staff
In cold clenching hand.
He stood on the Volga slopes
And dropped to the dear river.
Fell on a rock, white-incandescent,
Bundled up in a grey robe.
Looked at the disheveled clouds.
Looked at the crimson sunset.
In spaces, lashed by a flame,
Hung the orphaned smoke,
Caressing both earth and stone,
And the rusty annuli around feet.
The iron annuli rang
As they fell on the river slope.
As they sang on the green slope,
Rattling with dear familiar weeping.
He was parting for good with Siberia:
Forgive me, my dear gaol,
Where years over watery vastness
I spent exhausted by iron chains.
Years on a stony, naked floor
Where he lay as if by habit.
Down, behind the blind stockade,
Swayed the gleaming spit;
Where for years he met with dread
The barely trudging days,
Where for years with a heavy swing
He flung his mallet on flint;
Where for years so strangely agape
Was the grin of dying mouths,
And storms splashed and tossed
The trembling leafless shrub;
They cast the clangoring logs,
Berating, on top of a barge
And close to the shore, evenly,
They hauled them, falling to ropes.
Where he cast life, cursing,
To the daring, seething blizzard,
And the biting frost moaned,
Scathing the Taiga with winds,
Tearing clothes to tatters,
Crackling and beating in shrubs;
Shrieking and twisting, entwining,
Smacking shaved cheeks.
Where blood showed in foggy cold,
To cries and calls of lament,
From the air fell, whistling
And biting, the furious whip,
Cleaving to the back, and tearing
Raw pieces of skin…
And the clouds scowled more gravely
And more gravely sang the sands.
The crushed shoulders till now
You ate away, scar of lead.
Make way, ye lowery fir trees!
Go dark, evening scarlet!
There, nests, like black eyes,
Staring from a scarp,
Into the fog of hanging night
Screechingly shot out swallows.
Fitfully with the sign of the cross
He blessed his wide forehead.
Dashed through precipitous steeps,
Churning the leaden waters.
And the icy stream clung
To the body as prickling glass.
A lump of muddy earth
Crumbled above with yellow sand.
Lights appeared. And for long
Glowed from the distant rafts;
Sternly the tenebrous Volga
Crushed them in foaming surges.
There, sparks, breezing wearily,
Ascended to drown in the night;
And a wailful song was heard
There, in the deep blue mud.
There, the dark disappeared in a gallop,
And the wind played with wavelets.
And someone shooting a glance
From the clouds winked to the east.
And now, quietly over a wave
He swayed with a yellow face.
The whining gulls languidly
Brushed against him with their wings.
Н. Н. Руссову
Бежал. Распростился с конвоем.
В лесу обагрилась земля.
Он крался над вечным покоем,
Жестокую месть утоля.
Он крался, безжизненный посох
Сжимая холодной рукой.
Он стал на приволжских откосах —
Поник над родною рекой.
На камень упал бел-горючий.
Закутался в серый халат.
Глядел на косматые тучи.
Глядел на багровый закат.
В пространствах, где вспыхивал пламень,
Повис сиротливый дымок.
Он гладил и землю, и камень,
И ржавые обручи ног.
Железные обручи звоном
Упали над склоном речным:
Пропели над склоном зеленым —
Гремели рыданьем родным.
Навек распростился с Сибирью:
Прости ты, родимый острог,
Где годы над водною ширью
В железных цепях изнемог.
Где годы на каменном, голом
Полу он валяться привык:
Внизу — за слепым частоколом —
Качался, поблескивал штык;
Где годы встречал он со страхом
Едва прозябающий день,
И годы тяжелым размахом
Он молот кидал на кремень;
Где годы так странно зияла
Улыбка мертвеющих уст,
А буря плескала-кидала
Дрожащий, безлиственный куст;
Бросали бренчавшие бревна,
Ругаясь, они на баржи
И берегом — берегом, ровно
Влекли их, упав на гужи;
Где жизнь он кидал, проклиная,
Лихой, клокотавшей пурге,
И едко там стужа стальная
Сжигала ветрами в тайге,
Одежду в клочки изрывая,
Треща и плеща по кустам; —
Визжа и виясь — обвивая, —
Прощелкав по бритым щекам,
Где до крови в холоде мглистом,
Под жалобой плачущий клич,
Из воздуха падая свистом,
Кусал его бешеный бич,
К спине прилипая и кожи
Срывая сырые куски...
И тучи нахмурились строже
И строже запели пески.
Разбитые плечи доселе
Изъел ты, свинцовый рубец.
Раздвиньтесь же, хмурые ели!
Погасни, вечерний багрец!
Вот гнезда, как черные очи,
Зияя в откосе крутом,
В туман ниспадающей ночи
Визгливо стрельнули стрижом.
Порывисто знаменьем крестным
Широкий свой лоб осенил.
Промчался по кручам отвесным,
Свинцовые воды вспенил.
А к телу струя ледяная
Прижалась колючим стеклом.
Лишь глыба над ним земляная
Осыпалась желтым песком.
Огни показались. И долго
Горели с далеких плотов;
Сурово их темная Волга
Дробила на гребнях валов.
Там искры, провеяв устало,
Взлетали, чтоб в ночь утонуть;
Да горькая песнь прорыдала
Там в синюю, синюю муть.
Там темень протопала скоком,
Да с рябью играл ветерок.
И кто-то стреляющим оком
Из тучи моргнул на восток.
Теперь над волной молчаливо
Качался он желтым лицом.
Плаксивые чайки лениво
Его задевали крылом.