Like a bright sun a bonfire flares up in the forest,
And, contracting, the juniper creaks;
Like a crowded choir of drunken giants,
The fir-grove, reddened, sways.
I forgot to think about the cold night, —
I was warmed to the very bone and heart;
My troubles wavered then vanished
Like sparks flying off into smoke.
At dawn, everything having died down, let
A smoke-puff linger lonely over the ashes.
For a long time, until the last moment,
A small flame will glimmer stingily, lazily.
Lazily, stingily glimmering day
Will reveal nothing in the mist;
Near the cold ashes a bent stump
Alone in the clearing will grow blacker.
But when night lowers, the fire will blaze,
And, twisting, the juniper will creak,
And, like a crowded choir of drunken giants,
The fir-grove, grown red, will sway.
Ярким солнцем в лесу пламенеет костёр,
И, сжимаясь, трещит можжевельник;
Точно пьяных гигантов столпившийся хор,
Раскрасневшись, шатается ельник.
Я и думать забыл про холодную ночь, —
До костей и до сердца прогрело;
Что смущало, колеблясь умчалося прочь,
Будто искры в дыму улетело.
Пусть на зорьке, всё ниже спускаясь, дымок
Над золою замрёт сиротливо;
Долго-долго, до поздней поры огонёк
Будет теплиться скупо, лениво.
И лениво и скупо мерцающий день
Ничего не укажет в тумане;
У холодной золы изогнувшийся пень
Прочернеет один на поляне.
Но нахмурится ночь — разгорится костёр,
И, виясь, затрещит можжевельник,
И, как пьяных гигантов столпившийся хор,
Покраснев, зашатается ельник.